
С вашим романтическим имиджем было непривычно сниматься в комедии?
Да уж, когда на ваше лицо опрокидывают соус «винегрет», задумаешься, на кой черт было становиться актрисой. И все же я обожаю комедии. Мой идеал – фильмы Эрнста Любича. Это великое искусство – смешить и при этом оставаться трогательной.
У вас уже был подобный опыт – фильм «Диван в Нью-Йорке». Но ваш дуэт с Уильямом Хертом, кажется, не совсем получился…
Это только отчасти моя вина, но фильм действительно не получился. Делать комедии очень трудно.
На сей раз с Жаном Рено у вас вышла отличная пара.
Да, между нами возникло то, что называют «химией». Хотя мы очень разные, и у нас разные перспективы. Жан по природе продюсер, я – ни в малейшей степени.

Неужели фильм можно так трактовать? Я удивлена и никогда бы такой вывод не сделала. Знаете, что я вам скажу: женщины принимают решения, когда этого не делают мужчины. Именно так я иногда и поступаю – но только в тех случаях, когда решение необходимо принять, а никто и в ус не дует.
Вы и Жан Рено – две французские звезды, говорящие по-английски и снимающиеся в Америке. Это другое, чем работать на родине?
Я никогда не жила в Америке, а почти все мои фильмы снимались в Европе. И все же я знаю: у американцев отличное чувство community – то есть корпоративной общности. Они очень мобильны и способны двигаться почти одновременно в разных направлениях. У нас, французов, меньше общности, больше цинизма и каждый за что-то одно схватится, и так и тянет эту добычу до конца жизни.
Но вы ощущаете себя французской актрисой, членом семью, продолжательницей традиции?
А разве эта традиция существует? Я чувствую себя странной: для французов иностранка, для иностранцев - француженка.
Случались ли в вашей карьере неожиданности?
Сколько угодно. Иногда и не думаешь сниматься - и вдруг оказываешься втянута в проект, который в корне изменит твою профессиональную ситуацию.
Стал ли таким фильмом «Шоколад»? Вашу роль в нем называли магической…
Меня всегда волновали такие вот скачки в истории: поколение за поколением все подчиняется заведенному порядку вещей – и вдруг приходит кто-то и все меняет радикально. Но магия не в том, что моя героиня меняет жизнь людей, а в том, что в ответ эти люди поворачивают и ее судьбу тоже.
Вы вышли из артистической семьи?
В моей семье были люди, связанные с театром, мой дядя – известный арт-дилер. Но я не имела понятия, что такое кино.
А чем вы тогда увлекались? Говорят, дневниками Марии Башкирцевой?
Было дело. И не только – но также Пушкиным, Горьким, Достоевским. Читала Цветаеву и Ахматову.
Не приходилось ли вам впоследствии играть русских героинь?
Только на сцене – в «Чайке», которую Андрей Кончаловский поставил в Одеоне. Это прекрасный режиссер. Встречала я также Никиту Михалкова, он сказал, что хотел поговорить со мной о каком-то проекте, но потом исчез. Навсегда.

Они такие разные.
Лео Каракс – это моя юность и часть моей жизни, мы должны были вместе жить и верить, я была членом группы, семьи, так сказать, банды. Каракс говорил, что никогда не мог бы делать ничего подобного [о фильме Любовники Нового моста] с Бельмондо или другими звездами – и не из страха за их жизнь, а потому что никто из них не сумел бы прожить фильм как личный опыт.
Потом я снималась у Годара и сделала открытие: есть режиссеры, не любящие актеров и не нуждающиеся в них. Они используют энергию борьбы с актерами и их сопротивления, что мне кажется по меньшей мере странным.
Самый лучший контакт у меня был с Михаэлем Ханеке и с покойным Кшиштофом Кесьлевским.
Вы должны были играть и в фильме «Рай» Тома Тыквера?
Да, Кесьлевский писал этот сценарий для меня. Кейт Бланшетт сыграла прекрасно, но фильм Тыквера мне не понравился. Слишком самоуверенный и рассудочный, вместе с тем – боязливый. Нельзя работать вместо кого-то: если уж берешь чью-то идею – примеряй ее полностью на себя.
Ваш сын смотрит ваши фильмы?
Он видел только «Шоколад» и «Разницу во времени». На последнем спросил отца: они что, смеются над мамой? Речь шла о сцене с единственным в фильме «спецэффектом» - соусом «винегрет».
источник
UPD: Жюльетт Бинош в моих переводах